И это только гостиная. Если что.
Полноватая женщина в униформе и с очень добрым лицом предлагает присесть. Киваю, садясь на диван. А, ну обувь, само собой, они не снимают.
Гера бегом спускается по лестнице. На ней оливковое платье с четвертным рукавом и серые капроновые колготки.
– Привет, – останавливается позади меня, упираясь руками в спинку дивана, – как тебе?
– Тебе честно?
– Хотелось бы.
– Как в склепе.
Домработница издает смешок и направляется прочь.
– Ты только маме это не ляпни, она устроит показательную истерику. Это ее интерьерчик. Идем в столовую, – протягивает руку.
– Ну пошли.
Что я чувствую? Да ни хрена. Мне пофиг. Гера переживает, по ней видно. Ну и я чего, чувствую, с какой силой она сжимает мою ладонь. Я же больше склонен думать, что я в цирке. Уверен, сегодня будут все – и клоуны, и тигры.
Сажусь на стул, Гера усаживается рядом.
– Успокойся ты уже, – смотрю на приборы, понимая, что я в ни х*ра не понимаю, – расскажи лучше в двух словах, что чем жрут.
– Все просто, рыба, там мясо, десерт, не заморачивайся, если что, смотри на меня. Я буду есть то же, что и ты, – улыбается.
Ну, пусть отвлекается на вилки.
Минут через пятнадцать в столовую втекает невысокий, жилистый мужик с легкой сединой и серыми глазами. Взгляд у него тяжелый, холодный. Он об этом знает и пользуется своим преимуществом. Сто пудов ждет, что я оплошаю и отвернусь. Прости, папаша, не угадал. Выдерживаю взгляд, еле сдерживаясь от улыбки.
– Бронислав Аристархович, – протягивает руку.
– Богдан Николаевич, – поднимаюсь со стула, отвечая на рукопожатие.
Он улыбается, а Гера толкает меня локтем в спину.
– Ольга, – уже не молодая, но молодящаяся, потасканная бабенка, как черт из табакерки, вылезает из-за спины Гериного бати, – Константиновна.
Хочет подать руку, но Гольштейн начинает садиться за стол, мешая ей. Ольга хмурится, но с улыбочкой присаживается напротив меня.
– Выпьешь?
Гольштейн кивает прислуге на свой стакан, и ему наливают коньяк.
– Не пью.
– Мы никому не скажем, – усмехается Герина мамашка.
– Да дело и не в этом.
– Люба, налей мне вина, – Ольга повышает голос и смотрит с прищуром. Она веселится, вся эта ситуация ее забавляет.
Интересная позиция для матери.
На стол ставят несколько вариантов жрачки. Не скажу, что я голоден, но как-то так получается, что похавать я готов всегда.
Ольга смотрит на мужа, на меня, Геру, тарелки и, скомандовав положить ей на блюдо какой-то салат с трюфелями, ехидно поднимает на меня взгляд.
– Может быть, салат? У нас, как в мишленовских ресторанах, самые свежие трюфели.
– Трюфели, – подцепляю на вилку, – никогда не пробовал, – боковым зрением замечаю, как Гера копается в тарелке, все ниже и ниже над ней склоняясь, – где-то читал, что на одном аукционе в Гонконге три миллионера скинулись и на троих взяли лот с этим семисотграммовым грибом за двести тысяч долларов.
– И как ты думаешь, стоит это того? Ты бы потратился? – вмешивается Бронислав.
– Сложно сказать, пока у меня нет таких денег. Когда заработаю, тогда и посмотрим.
– То есть ты уверен в том, что у тебя будут такие деньги?
– Конечно.
– Интересно, и как хочешь зарабатывать?
– Спортом.
– Спортом?
– Я занимаюсь вольной борьбой, в этом году сдам на мастера. Недавно вот пригласили в команду под эгидой неплохой питерской компании. Они проводят бои с иностранными бойцами.
– И?
– В следующем месяце еду на Россию, возьму золото, будет шанс, что заметит кто-то более весомый. Или же нынешний клуб организует хороший бой. Выиграю, заявлю о себе, заметят в UFS, а дальше – сами понимаете.
– Понимаю-понимаю. Интересный ты парень, а ты все «Сомов-Сомов», – с насмешкой глядя на жену, – он с Гердой столько лет общался, а я с ним за все время три раза поговорил, и то, он мне за это время сказал в триста раз меньше, чем этот парень за пятнадцать минут. Да, Герда?
– Да.
– Нравишься ты мне, ой нравишься, – Гольштейн смеется, – такого я точно не ждал.
– Я вас тоже иначе представлял.
– Моя дочь настращала? Она умеет. Винит меня во всех своих неудачах.
– Моя мама говорит, что вы просто слишком многое решаете за Герду, не даете права выбора….
– Шелест, Шелест… Герда говорила, что она завуч, что-то я Шелест не припомню.
– Она Баженова.
– Отец бросил?
– Нет, она меня усыновила.
Повисла тишина.
– Давно?
– Год как.
– И долго ты был в детдоме?
– С шести лет.
– Отважная женщина. Усыновить взрослого ребенка… Можешь ей, кстати, передать, что я подумаю над ее словами, но Герда не знает, чего хочет, вот ты – по тебе я вижу, чего ты хочешь, и добьешься, у тебя цель есть, а у нее…
– Вы не правы, – Гольштейн щурит глаза, ему не по кайфу, что сопляк вроде меня ставит его мнение под сомнение.
И ладно, я все равно уже рот открыл, заднюю не включу.
– Герда умная, у нее просто нет выбора. Как ей что-то хотеть, если вы это делаете за нее? – приподымаю бровь.
Повисает тишина. Ольга смотрит на меня насмешливо. Что-то типа: «Куда это ты, дурачок, лезешь? Но от шоу я не откажусь».
– Знаешь, а заходи к нам почаще, я буду рад с тобой побеседовать, – в итоге выдает Герин батя и добавляет: – Кстати, ты оружием не интересуешься?
– Нет, но, если предложите посмотреть, не откажусь.
– Пошли.
Мы идем по коридору, а потом спускаемся на цокольный этаж.
– Проходи.
Останавливаюсь чуть дальше двери, пробегая взглядом по висящему на стенах, стоящему в стеллажах оружию. Нехило.
Складывается ощущение, что это намек: тронешь мою дочь – отстрелю яйца.
Подхожу ближе к кольту, Гольштейн, как по щелчку, оказывается рядом, сжимая рукоять в ладони.
– Кольт 1849, этот экземпляр был предметом невероятной гордости и «визитной карточкой» Сэмюэля Кольта, он дарил и продавал их только самым значимым людям своего времени. В частности, три таких револьвера в качестве презента оказались во дворце Николая I – сейчас, кстати, выставляются в Эрмитаже. Это очень редкое оружие, в мире их осталось штук двадцать. Вокруг них всегда ажиотаж.
